Наденька Рушева... Её фамилия по-тюркски, означает — вечно живущая. А ей было отведено всего лишь 17 лет. Но она навсегда осталась в своих картинах, которые рисовать начала раньше, чем читать. В 5 лет. Миру она подарила свыше 12 000 работ, которые не оставляют равнодушными до сих пор.

Надя Рушева родилась 31 января 1952 года в семье художника и балерины, в городе со странным, гулким названием: Улан-Батор. Потом семья переехала в Москву. Рисовать девчушка начала с трех лет, много раньше, чем читать.

Рисунок стал для нее как бы еще одним языком — загадочный, порывистый, легкий. Как дыхание. Она и сама была легкой, подвижной, веселой, любила танцы, смех, шутки, безобидное озорство.

Но над рисунком всегда — затихала, замирала. Над рисунком она как бы погружалась в другой мир, неведомый остальным. Она властвовала в рисунке. Она жила в нем. Сама говорила не раз: «Я живу жизнью тех, которых рисую».

Чем она рисовала? Цветными мелками, карандашом. Пока отец вслух читал ей «Сказку о царе Салтане», она сделала к ней в альбоме более тридцати шести рисунков... Кстати, в художественной школе она никогда не училась, и никто и никогда не мог заставить ее рисовать насильно.
В возрасте шести-семи лет девочка подружилась с пером (ручкой), которым в первом классе все старательно выводили палочки и крючочки. Художники обычно им не рисуют — слишком хрупкий инструмент, да и поправки — исключаются... Надя любила рисовать и фломастером, и карандашами, для нее это было в равной степени легко, она говорила, что только обводит на листах бумаги внезапно проступившие контуры рисунка лица и фигуры, контуры и сюжеты. После ее ухода — не поворачивается язык сказать — смерти, гибели, — столь внезапно все было! — осталось более тысячи рисунков, среди них иллюстрации к «самому родному поэту» Пушкину — триста рисунков...

Первая ее выставка состоялась, когда ей был всего на всего двенадцатый год. Она училась в 653-ей московской школе, любила кататься на лыжах, играть в куклы. Московский журналист В. Пономарев («Известия») писал 17 апреля 1964 года в своей доброй и чуть ироничной заметке: «Браво, Надя, браво!» — Эти слова написал на одном из рисунков художницы итальянский поэт и сказочник Джанни Родари. «Тонко, темпераментно, талантливо», — можно услышать в США, Италии, Индии, Японии, ГДР, где экспонировались ее рисунки. «Восхищены» — это слово встречается чаще других и в книге отзывов на выставке ее работ, которая недавно открылась в МГУ.

Художницу интересует очень многое. Об этом говорят названия разделов выставки: «Русский балет», «Мир животных», «Космос и наука», «Сказки и фантазии», «Моды вчера и сегодня», «Эллины и рабы», «Мир детей», «Сила и грация»...

14 апреля в МГУ должна была состояться встреча автора с посетителями выставки. Но она не получилась. Увидев переполненный зал, автор растерялся, расплакался и убежал... под бурные аплодисменты зрителей».

За пять последних лет жизни Рушевой у нее состоялось пятнадцать персональных выставок: в Москве, Варшаве, Ленинграде, Артеке.. Пришла известность, слава, признание. Правда, гонораров из-за возраста Наде почти не платили — не принято было в те времена выплачивать деньги ребенку. Все уходило в карманы вышестоящих устроителей выставок, взрослых дядей и тетенек, в неведомые союзы и комитеты. (Лишь однажды на скудно выплаченную часть какого-то гонорара родители Нади смогли купить ей демисезонное детское пальто). Впрочем, о деньгах никто и не спрашивал, это тоже было не принято. Но вот любопытный и трогательный штрих. На многих рисунках Надя Рушева изобразила себя в джинсах. На самом деле у нее их не было — семья со скромным достатком не могла позволить себе купить дочери, пусть и «самой лучшей девочке в Союзе» (так писали газеты) очень модную вещь. И Надя позволяла себе изредка мечтать о ней — хотя бы в рисунках!

Слава летела за Надюшей по пятам. Ее узнавали на улицах, брали интервью, расспрашивали, допытывали о Вдохновении, сравнивали с «Моцартом в живописи»... А Надя оставалась все такою же обычной. Спокойной, веселой, доброжелательной, совершенно «незвездной» девочкой. Одноклассники Рушевой очень долго не подозревали, что в ней кроется что-то особенное...

Ну, подумаешь — стенгазету оформила, мало ли кто хорошо рисует!

Детям такое неведение, не виденье Таланта — вполне простительно. А взрослые...

Взрослым в их каждодневной, жесткой суете тоже не всегда открывалось то волшебное, мгновенное, необъяснимое, что неслышно присутствовало в ее Даре и отчего захватывало дыхание, завораживало порою.

Несколько редких, минутных случаев, когда взрослым все-таки становилось доступным и очевидным такое — «нечто» — зафиксированы в подробном дневнике Надиного отца, московского театрального художника Николая Константиновича Рушева. Приведем только один эпизод, связанный с прочтением Надей романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». В те далекие уже от нас, шестидесятые годы прошлого века, полуопальное творение Булгакова свободно приобрести было невозможно; чтобы прочесть затрепанные синие томики «Нового мира» с главами романа, люди выстраивались в очередь в библиотеках. Николай Константинович все же принес домой заветный потрепанный номер с текстом «Мастера» — дали друзья.

Он никак не думал показывать журнал дочери, считая, что юная девочка-пионерка мало что сможет разобрать в сложной нравственно-философской, психологической коллизии романа. А через несколько дней, войдя в комнатку дочери, был ошеломлен: весь стол завален рисунками, на которых изображены сцены из романа, портреты главных героев! Рисунки не умещались на столе, падали на пол. Пораженный увиденным, отец начал расспрашивать Надю и с изумлением уяснил себе, что она поняла все — или почти все — в этой необыкновенно сложной и интересной книге. Особенно привлекала ее тема борьбы добра и зла, столь полно выраженная в романе, и тема чувства Маргариты и Мастера...

Она, как многие гении, была ребенком от межнационального брака — дочерью русского художника и первой тувинской балерины; с детства ей постоянно читали мифы в прекрасных советских переложениях; она росла в дружной и артистической семье, где никогда не работали для заработка, а всегда — для искусства. К ней, с первых ее рисунков, было приковано внимание: старик Гессен, в прошлом кадет-публицист, заказал ей иллюстрации к своим пушкинистским штудиям, и был могучий символ в том, что книги девяностолетнего писателя иллюстрирует двенадцатилетняя девочка. Озорство и романтизм ее работ были удивительно ко времени. И при этом Надя Рушева была просто — тихим очкариком. Тем разительнее было торжество ее Дара: худая, темноволосая, ничем не привлекающая внимания в толпе одноклассников. Иное дело, если вглядеться... Сохранилось не так много ее фотографий, но есть одна, где она смотрит на картину (не зная, что ее снимают): вот где огонь, мерцающий в сосуде. Вот где мучительное, струнное напряжение, которое и ломает, и корчит, и выпрямляет: да если бы она и ничего не нарисовала за всю свою жизнь — по одному этому снимку видно гения. Не говоря уж о письмах, в которых она так по-детски порывиста и так по-взрослому сострадательна; это письма совершенно ангельские, книжные — без занудства, остроумные — без натуги... ах, какова она была бы в зрелости!»

Вот как рассказывала о трагедии 6 марта 1969 года мама Нади, Наталья Дойдаловна Ажикмаа-Рушева:

Утром на следующий день я засобиралась на работу, а Надюша — в школу. Приготовила девочке антрекот и яичницу, она выпила стакан кофе. Я ушла, а через несколько минут она потеряла сознание. Николай Константинович в соседней комнате почувствовал неладное. Телефона не было. Он в домашних тапочках побежал в больницу. Там его долго расспрашивали. Наконец приехали, увезли мою девочку на «скорой помощи» в больницу. Через несколько часов она, не приходя в сознание, умерла. У нее оказался врожденный дефект одного из сосудов головного мозга. Сейчас это можно оперировать. Тогда не смогли. От кровоизлияния в мозг Надюши не стало. Никогда она не болела и не жаловалась.

Надя умерла шестого марта. А на следующий день мальчишки решили поздравить одноклассниц с 8 Марта. Всем девчонкам поставили на парты какие-то игрушечки. А Надя не пришла. Класс был потрясен известием о ее смерти. Бывает, что в классе кого-то любят. И ее любили... А незадолго до этого она гуляла с подругой по улице и заметила похоронную процессию. Печальная музыка... И она сказала: ну как же? И так тяжело — человек умер, а тут вдруг такая музыка. Еще больше людей добивают. Вот, говорит, если я умру, я бы хотела, чтобы меня похоронили в артековской форме (ее любимой форме) и чтобы играли «Битлз». И, между прочим, так и было...»

Все так и было. Она ушла под музыку Битлз и оставила нам легкость пера, воздушность рисунка...

...У Нади есть один рисунок. Девочка в спортивном свитере рисует «по воображению» художницу древней Эллады. И вдруг её создание оживает — так много мыслей и чувств вложено в работу. Надя назвала этот рисунок «Художница». А могла бы назвать «Автопортрет». Как и её героине, Наде Рушевой удалось победить время. Преодолеть непреодолимое. И остаться для живущих девочкой по имени Жизнь.

"Художница"